Таджикистан на пороге кровопролитной войны
Генпрокуратура Таджикистана заявила 9 июля, что Партия исламского возрождения (ПИВТ) больше не является политической партией, так как по закону условием ее существования является наличие членов в большинстве регионов республики. Между тем, очевидно, что реальным поводом для выступления надзорного ведомства стало обращение ПИВТ к странам-гарантам межтаджикского примирения с призывом потребовать от правительства прекратить преследования партии. В ответ на заявление генрокуратуры политсовет ПИВТ заявил, что в случае дальнейших незаконных действий в отношении исламской партии она продолжит борьбу за восстановление нарушенных прав и свобод граждан.
Нынешний конфликт символично совпал с очередной годовщиной национального единства. Согласно подписанному 18 лет назад договору Объединенной Таджикской оппозиции (в первую очередь ПИВТ) было гарантировано представительство во властных структурах. Теперь, когда Душанбе нарушил это свое обязательство, вероятность нового противостояния становится велика.
Поэтому именно сегодня было бы уместно вспомнить первую гражданскую войну в Таджикистане, унесшую жизни около 60 тысяч человек. Корреспондент "Росбалта" работал в Таджикистане с ее начала и до конца. Человеческая память избирательна и, конечно, многие впечатления уже попросту забылись. Однако и тех историй, что я помню, достаточно, чтобы показать ужас происходившего.
Зимой 93-го года в Душанбе не топили, и в каждой квартире стояли печки- буржуйки. Газа в городе тоже не было, готовили во дворе на кострах. В качестве топлива пилили деревья на улицах: до войны Душанбе был очень зеленым. Цена на квартиры в Душанбе в те дни приблизительно равнялась стоимости отправки контейнера с вещами в Россию. На душанбинских барахолках торговали по смехотворным для Москвы ценам. Лично меня поразила даже не торговля золотом за треть московской стоимости, а товары наименее удачливых коммерсантов. Продавали все: сломанные будильники, откровенно рванные ботинки.
В городе процветала проституция. Проститутка на ночь здесь стоила всего лишь около 10 долларов, но можно было и попросту купить женщине продуктов. Не знаю, правда ли это, но приходилось слышать, что в горах, где из-за войны с продуктами было особенно туго, женщину можно было купить и за банку тушенки. Возможно, это преувеличение, но в кишлаках было действительно очень тяжело.
Основными клиентами голодных таджичек были российские военнослужащие, получающие по местным меркам просто бешеные деньги. Газеты были полны объявлениями: "Выйду замуж, познакомлюсь с российским военным". Для многих местных девушек российский военный стал не профессией, а средством передвижения (местный вариант советской шутки о евреях). Связав с ним судьбу, девушка через некоторое время могла уехать в "богатую и сытую" по ее представлениям Россию – ту самую Россию, которая захлебывалась от гиперинфляции и тяжелых гайдаровских реформ.
Понять, кто и за что воюет в Таджикистане, случайному человеку было нелегко. Одна сторона конфликта выступала под коммунистическими лозунгами, другая под исламскими. В действительности значение имели не лозунги, а территориальная принадлежность. Дело в том, что таджики так и не сформировались в единую нацию: каждый регион имеет свой диалект и специфические культурные особенности. По сути, гражданская война в Таджикистане была межплеменной: кулябско-худжандскому клану противостояли выходцы из Гарма и Памира. При этом последние, составляя костяк Исламской партии возрождения.
И "коммунисты" и противостоявшие им "исламо-демократы" занялись этническими чистками. Очень популярной тогда была проверка с помощью детской считалочки, выявляющей диалект того или иного региона. Если "экзаменуемый" произносил считалочку на неправильном диалекте — его убивали.
Уже после войны, в начале 2000-х, в одном из кишлаков Гарма на юге Таджикистана я познакомился с директором местной школы Азизом. Меня поразил взгляд этого человека – казалось, что он воспринимает окружающий его мир не как реальность, а как декорации надоевшего спектакля.
За несколько лет до этого Азиз был полевым командиром оппозиции. Однажды в его кишлак на пограничной реке Пяндж нагрянули кулябцы и стали поджигать дома. Азиз с афганского берега наблюдал в биноколь, как горит его дом. Ночью он переправился через реку и пришел на родное пепелище. Соседи-узбеки (их кулябцы не трогали) рассказали ему подробности. Один из боевиков, войдя в дом, сразу же ударил четырехлетнего сына Азиза по лицу. Другой стал стал его стыдить. Тогда боевик направил автомат на укорявшего его товарища и закричал: "Его отец моджахед, и он вырастет моджахедом! А если ты будешь защищать этих проклятых гармцев, то я застрелю тебя самого!". Убивать мальчика не стали, его выгнали на улицу и подожгли дом. Жена Азиза схватила ребенка на руки и побежала к родственникам. Но малыш не выдержал стресса, и мать пришла в соседний в кишлак с уже мертвым ребенком.
Непосредственно этнических чисток я не видел, видел только их последствия — разрушенные до основания кишлаки. А вот стиль поведения боевиков во враждебных им регионах мне понаблюдать довелось. При мне они избили торговца прикладом автомата только за то, что у того не было нужной марки сигарет. Я видел, как боевик, угрожая автоматом, заставил водителя автобуса ехать по очень опасной дороге в гору, совершенно не заботясь о том, что спуститься обратно (вниз ехать гораздо труднее) для него будет чрезвычайно рискованно. О таких "мелочах", как мародерство и грабежи, я даже не упоминаю.
Не отличались гуманизмом и боевики оппозиции. Когда в 1996 году им удалось выбить из Гарма правительственные войска, они установили здесь режим исламского Средневековья. Под угрозой наказания моджахеды заставляли всех местных жителей пять раз в день молиться в мечети. Женщины были обязаны появляться в общественных местах в платке, закрывающем все лицо, кроме глаз. Категорически была запрещена продажа спиртных напитков и сигарет. Провинившихся били в мечетях, причем почему-то не палкой, как полагается по шариату, а снарядом от ручного гранатомета. Другим распространенным наказанием было посадить человека в закрытую цистерну, а потом бросить в нее камень. Как правило, у подвергшегося этой экзекуции лопались барабанные перепонки.
Как человек, неоднократно бывавший в Таджикистане, могу засвидетельствовать, что сегодня угроза новой эскалации конфликта действительно реальна. Травматичные воспоминания о гражданской войне сохранились у любого таджикистанца старшего и среднего возраста. Приход к власти кулябского клана и постепенная "кулябизация" страны стала во многом возможна именно из-за того, что уставшее от войны население было готово мириться с любой властью, лишь бы не началась новая бойня. Однако, нынешний фактический запрет ПИВТ — основной политической силы в местах компактного проживания гармцев — может оказаться той самой последней каплей в чаше терпения.
Что касается внешних условий для новой смуты, то сегодня они даже более благоприятны, чем два десятка лет назад. Еще во время первой гражданской войны таджикская оппозиция создала сеть военных лагерей в заселенных этническими таджиками северных районах Афганистана – в первую очередь в Тахоре. И сегодня, когда переход власти в Северном Афганистане к талибам — лишь вопрос времени, таджикская оппозиция может рассчитывать на значительно большую помощь из соседнего южного государства, чем в 1993 году.
Особенно критичная ситуация складывается на Памире. Таджикско- афганская граница практически не охраняется — при этом бои между правительственными войсками и талибами, как свидетельствуют очевидцы, идут непосредственно возле пограничной реки Пяндж. Граничащий с Афганистаном и Гармом памирский район Дарваз – один из основных оплотов ПИВТ в Таджикистане. Это значит, что, как и в 90-х, сегодня здесь опять вполне реально провозглашение исламской республики.
rosbalt.ru
